Марк занимался любовью так же, как прожил эти последние недели: стиснув зубы, замкнувшись в своем молчании. Хадиджа не испытала ни малейшего удовлетворения. Но она следовала за ним, как следовала с той ночи, ночи Реверди. Без любви, только со странной доброжелательностью, знакомой ей с давних пор. Даже в разгар любовных игр она оставалась сиделкой.

Постепенно Марк приподнялся, выгнулся над ней. Его мышцы напряглись, движения бедер ускорились. Хадиджа отсутствовала. Она оставалась чуждой происходящему. Она грезила: все мешалось в ее мозгу — охваченный пламенем отец, ее мозг-спрут, раскаленная Этна… Но она не забывала посылать ему принятые знаки, испускать приличествующие случаю вздохи, принужденно ласкать тело Марка, ощущая под пальцами испещрившие его шрамы. Единственное, на что она не могла пойти, — это подставить ему губы. Еще слишком больно. Она ни разу не поцеловала его, и это приносило ей смутное облегчение.

Вдруг он замер, изогнувшись над ней, словно отброшенный взрывом наслаждения, удерживающим его на почтительном расстоянии. Он что-то проворчал, застонал, потом издал звериный рык, так не подходивший Марку, которого она знала, дневному Марку, Марку из обычной жизни. И рухнул возле нее. Она не была уверена, что эта схватка доставила ему удовлетворение. Единственное, в чем не оставалось сомнения, это было полное расслабление их тел, чудесная разрядка, принесшая им умиротворение.

И вдруг ее озарило: она вполне могла бы умереть здесь, в этом городе, родившемся из огня. Она думала об этой перспективе спокойно, как о логическом конце круга, из которого она так и не вышла. Да, она могла бы умереть рядом с Марком, этим чужаком, которого она выхаживала, хотя он был виноват в ее несчастьях.

Он не шевелился. Она ощущала его дыхание. Тяжелое, короткое, в котором чувствовалась неясная злость. Словно отголосок только что улегшейся бури. Дыхание, подходящее этому коренастому телу, этой большой голове с тонкими волосами, которые ей так нравились. Она повернулась к стене и сказала:

— У тебя назначена встреча.

Ответа не последовало.

Она провела тыльной стороной кисти по обоям и повторила:

— Я знаю, что у тебя здесь назначена встреча. С ним.

Тишина, сумерки.

Наконец послышался шепот. Голос — как легкий дым:

— Я не заставлял тебя ехать.

Но Хадиджа ничего не слышала: она уже спала.

93

Она проснулась под звон колоколов.

Тяжелые, сухие, пронизанные солнцем удары. Удары, под которые она проснулась так, как никогда еще не просыпалась. Казалось, в ней открывается нечто исконное, растительное. Она села в кровати: Марк уже ушел. Тем лучше.

Она подумала об их объятиях, о болезненном ощущении, оставшемся после них. Невозможно сказать, любит она Марка или нет. Даже после этой ночи — тем более после этой ночи. Они так и не преодолели тот этап, когда цеплялись друг за друга,

на краю бездны.

Колокола заполняли небо, вибрировали в свете, Хадиджа вспомнила, что сегодня воскресенье. Она встала с постели, надела халат, потом выглянула через балконную дверь.

Никогда в жизни она не видела более прекрасного зрелища. Под электрическими проводами улицы преобразились, превратились в потоки света. Черная лава казалась жидкой, золотистой, мерцающей. И в пронизанном отблесками воздухе тянулась вереница силуэтов. Мужчины, но больше женщины, в основном маленькие старушки, одетые в черное, семенили, как траурная процессия муравьев в направлении ближайшей церкви.

Она решила сходить на мессу. Хадиджа не исповедовала никакой религии — ни своих предков, ни какой-либо еще. Но сегодня ей захотелось ощутить прохладу церкви, вдохнуть запах ладана, пройти между женщин в черных накидках.

Она натянула свитер, надела башмаки. Потом взяла плащ, ключ и пошла к двери.

Она уже поворачивала ручку, когда в комнате зазвонил телефон.

Хадиджа застыла: он зазвонил впервые.

Кто мог звонить ей по этому номеру?

Она сняла трубку и пробормотала неуверенное: «Алло!»

— Хадиджа? Я рад, что нашел вас.

Она сразу узнала голос Солена, коллеги Мишеля. Но этот голос настолько не вписывался в сегодняшний день, что она не сразу поняла его слова.

— Что вы говорите?

Она повернулась к окну, но очарование уже пропало. Колокола, старушки во вдовьих одеждах, солнце — все это казалось ей потерянным, недоступным.

— Это чушь какая-то, — повторил полицейский. — Тело нашли.

— Что?

— Ну, можно сказать, нашли. Мы только что получили результаты анализов, заказанных Мишелем, перед тем, как его убили. Там, на заводе, была печь для сжигания отходов. Мишель запросил анализ пепла, который образовался в ночь после всей этой истории, так, на всякий случай. Исследование заняло много времени. Какие-то технические проблемы: я не очень понял. Но теперь есть точные данные: в ту ночь там сгорело тело человека. И, судя по тестам ДНК, это Реверди. Его искали в реке, а зря. Он так и не сумел выйти с завода. Он спрятался в печь и остался внутри. Он сгорел заживо!

Она хотела что-то сказать, но скрепки снова впились ей в губы. Их когти не давали ей говорить. Наконец ей удалось промямлить:

— Нннно… нннно… что это значит?

— Есть другой убийца. Ну, имитатор, не знаю… Хадиджа? Вы слышите?

Она не ответила.

Ее тело наливалось немыслимой тяжестью; она буквально вросла в пол.

— Вы должны немедленно вернуться. Вы и Марк. Не вынуждайте меня просить у судьи предписание об экстрадиции. У нас есть соглашение с Италией и… Хадиджа? Что с вами?

После долгой паузы она внятно проговорила:

— Я вам перезвоню. Она положила трубку.

Это было единственным движением, на которое у нее хватило сил. Все ее существо превратилось в ледяную лаву. Черная дева. Мертвая звезда.

Прямо перед собой она увидела щели балконной двери. Они были заделаны. Ротанговым волокном.

Да, у Жака Реверди был имитатор. И она делила с ним постель. За ее спиной открылась дверь в соседнюю комнату.

— Они нашли его?

Голос Марка звучал мягко, заботливо. Она сказала про себя: «Я не хочу умирать». Она услышала, как закрылась дверь. Ее шуршание по полу сказало ей о многом: дверь тоже уплотнена. Нет нужды оборачиваться. Ротанговое волокно повсюду. И через несколько часов — асфиксия.

— Это не страшно, — продолжал голос. — Тело — это ничто. Только дух имеет значение.

Она повторила про себя: «Я Хадиджа, и я не хочу умирать». И только после этого она повернулась.

Марк, еще в пальто, улыбался ей. В левой руке он держал пакет с круассанами. В правой — рыбацкий нож с кривым лезвием.

— Жак Реверди умер. Но его дело живет.

Хадиджа попятилась. Колокола все еще звонили. Солнце, ветер, жизнь — в тысячах километров отсюда, по ту сторону стекла. Марк положил круассаны на комод и сделал шаг вперед. Он смотрел на нее из-под своей отрастающей челки — странно, но она отметила, что у него быстро растут волосы.

— Там, в камере, я думал, что последний этап моей инициации состоит в том, чтобы умереть от руки Реверди. Я ошибался: последний этап, высшее знание состоит в том, чтобы стать Реверди. Продолжить его дело. Я принял эстафету, Хадиджа: это так просто. Жак верил в свою реинкарнацию, и он был прав,

Он сделал еще шаг вперед. Она прижалась к балконной двери. Руками, заведенными за спину, она нащупала ротанговое волокно, выбивавшееся

вдоль петель.

— Это невозможно, — прошептала она. — Нельзя стать убийцей. Он не мог настолько повлиять на тебя…

Новая улыбка Марка:

— Но я и есть убийца. И всегда им был. Хадиджа не хотела больше ничего слышать. Ни одного слова.

— Ритуал Реверди позволил мне понять самого себя, Хадиджа. А моя последняя кома, после той камеры, вернула мне память. Когда я проснулся, ко мне вернулось все. Вся правда, скрывавшаяся за моими прошлыми потерями сознания. Это я убил д'Амико, моего лицейского приятеля. Это я убил

Софи, мою жену.

Она подумала: «Это неправда. Он сумасшедший». Но она видела щели вокруг двери за его спиной: законопачены. Отверстия вентиляционной решетки: закрыты. Щели в паркете: заделаны. Сколько же времени у него на это ушло? Вот как он проводил время, пока она гуляла: он готовил Комнату Чистоты.