— Ты откуда? — спросил он по-английски

— Мьям-Мьям.

— Прости, я не понял. Откуда?

— Мьям-Мьям.

Ему потребовалось какое-то время, чтобы понять, что она приехала из Мьянмы, как теперь называлась Бирма. Он дал ей деньги вперед, но новые недоразумения не заставили себя ждать. Он хотел сам снять с нее платье или, еще лучше, осторожно поднять его до бедер. Бирманка молниеносно разделась сама, как перед соревнованиями по плаванию.

Она указала ему на душ. Марк улыбнулся, представив себе, как она медленно ласкает его под горячими струями, как ее длинные волосы трутся о его тело. Профессионалка надела шапочку для душа, потом начала тереть его член, словно счищая ржавчину со старого забора.

Когда они добрались до постели, гимнастка села верхом ему на живот, упершись руками о его грудь. Наконец-то массаж… Марк закрыл глаза, ожидая, что по его телу разбегутся мелкие приятные пощипывания, после чего ее язык станет увлажнять его мышцы, пока не доберется до низа живота. Вместо этого ему пришлось довольствоваться несколькими ударами кулака по ребрам, потом, открыв глаза, он увидел, как она роется в сумочке. Оттуда она извлекла презерватив и разорвала пакетик зубами, словно доставала шприц. Все ее жесты были короткими, точными, «профессиональными».

Марк рассчитывал на яростную кама сутру.

А ему предложили сеанс терапии.

Впрочем, через несколько минут он почувствовал удовлетворение. Короткое, как проглоченный одним махом шарик риса. Девушка притворилась спящей, чтобы избежать разговора по-английски, которого она не понимала.

Марк, стараясь не шуметь, поднялся и сел возле тумбочки. Поставил рядом с собой лампу и повернул абажур к стене. Открыл компьютер. Он больше не мог ждать. Он должен был написать Реверди. Признаться в своей неудаче и найти способ умилостивить убийцу.

Его намерение вернуться в Париж уже улетучилось. Как и его страх перед Джимми. Нет никаких причин опасаться, что его тайну раскроют. Или бояться ненормального папенькиного сынка.

Слова приходили легко, без задержки. Они шли от самого сердца: разочарование, горечь, попытки найти верный путь, но — все закончилось тупиком. Отдавшись во власть собственного стиля — то есть стиля Элизабет, — он/она умолял Реверди дать ему новый шанс.

Через полчаса Марку стало легче. Виртуальное перевоплощение в молодую женщину, которая не хочет оказаться покинутой, успокоило его. Хотя с каждым словом он испытывал боль, хотя с каждым слогом он мысленно возвращался к поражению, он наслаждался этими интимными отношениями, этой духовной связью, в которой он мог открытым текстом говорить о том единственном, что его занимало, — о секрете убийцы.

Он услышал, как хлопнула дверь.

Он оглядел комнату, пустые стены, разобранную кровать. Мьям-мьям испарилась. Письмо так поглотило его, что он даже не услышал, как она встает, одевается, берет сумочку…

Он помедлил еще несколько секунд, переваривая зловещую правду.

Сейчас ему больше хотелось писать Жаку Реверди, чем продолжать любовные игры с этой проституткой.

Он предпочитал быть Элизабет Бремен, а не Марком Дюпейра.

44

Ресторан «Ось» считался одним из самых «крутых» в Париже. Хадиджа уже слышала о нем и теперь опасалась самого худшего. Но интерьер помещения понравился ей с первого взгляда. Большое белое пространство, пустое, ряд открытых кабинетов вдоль стены. Напротив входа узкий прилавок, еще больше подчеркивающий размеры зала.

Эти чистые линии напомнили ей об ее давнишней мечте. Как-то раз ей на глаза попались фотографии часовни в японском городе Ибараки, и с тех пор она очень надеялась, что когда-нибудь сможет посетить ее. Архитектор Тадао Андо вырубил в задней стене две оси, вертикальную и горизонтальную, так что лучи солнца, проходя через них, образовывали крест. Хадидже понравилась эта идея: крест из чистого света. Она дала себе слово, что, когда скопит достаточно денег, поедет в Японию, чтобы отдохнуть душой в этой часовне. Это была ее тайная цель. Оазис в пустыне, царящей в ее душе.

Ее грезы прервала отрыжка Венсана.

— Прости. Сигнал SOS от моего организма.

Он приподнялся на цыпочки:

— Ума не приложу, что они там тянут, сколько можно ждать…

Они стояли в слабо освещенном вестибюле. Там царила атмосфера нетерпения, характерная для модных ресторанов, где каждый нервно ждет, за какой столик его посадят, опасаясь, что место достанется не самое лучшее или, что самое страшное, не достанется вовсе. Хадиджа, напротив, ни о чем не тревожилась. Она могла бы поужинать с Венсаном где угодно. Скорее ее мучило любопытство: что такое он решил «отметить» сегодня вечером?

Их усадили за один из лучших столиков. В кабинете с деревянным настилом, приятно пахнущим смолой.

— Предупреждаю, — заявил Венсан, снимая пиджак, — здесь не принято много есть. Своего рода «клуб анонимных анорексиков».

Хадидже он нравился все больше. Толстый, огромный, развязный, он, казалось, получал удовольствие от того, что действовал всем на нервы. Рубашка обтягивала его тело, как вторая кожа. Под мышками расплылись огромные пятна. Исходивший от него запах не имел ничего общего с утонченными ароматами, рекламируемыми в магазинах. Венсан будоражил мир моды, как камень, брошенный в стоячую воду. Но камень удивительно легкий, поднимавший брызги, но не шедший ко дну.

Изучая меню, Хадиджа удивлялась сочетаниям слов, разных кухонь и даже языков. Изысканные пряности соседствовали с простыми крестьянскими салатами. Классические мясные блюда приправлялись сахаром и прочими сладостями. К балтийской рыбе предлагались тропические овощи.

Она и сама принадлежала к смешанной культуре. Она никогда в жизни не бывала в Северной Африке, но любила дополнять свою повседневную одежду — джинсы и куртку — этническими побрякушками в стиле племен Сахары. Тяжелые серебряные украшения, переливчатые туники, резкие запахи, в которых мешались жасмин и мускус… Она даже покрасила пальцы хной.

— Выбрала? — спросил Венсан.

— Я тут ничего не понимаю.

— Хочешь, чтобы я объяснил?

— Нет. Мне все равно. Венсан хихикнул:

— Мы всех снобов за пояс заткнем, а?

— Я просто держу дистанцию. Я родом из Женневилье. Из места, которое называют «Бананом». Понятно? Я решила попытать счастья в этом деле, чтобы заработать на жизнь. А не для того, чтобы сменить кожу.

Венсан поднял бокал, украшенный ободком из кристалликов соли — он уже заказал ледяной коктейль:

— За Банан!

В этот момент Хадиджа обратила внимание на деталь, которой раньше не замечала. На безымянном пальце Венсана виднелся след кольца.

— Ты был женат?

Венсан машинально опустил глаза на свою руку. По его лицу пробежала тень. Он медленно кивнул.

—Плохие воспоминания?

— Можно сказать, я на этом обжегся.

Хадиджа промолчала. Она поняла, что откровения Венсана на этом не кончатся. И в самом деле он добавил:

— Для меня брак — это что-то вроде пожара химического происхождения.

Чтобы разрядить внезапно возникшую напряженность, она иронически заметила:

— Оригинальная метафора.

— Да не метафора, а опыт… практический. — Его голос звучал по-прежнему серьезно. — С течением времени между мужчиной и женщиной все сгорает, все уничтожается. Я имею в виду: все лучшее, что в них есть. В один прекрасный день они просыпаются в пепле.

— А почему «пожар химического происхождения»?

— Потому что между ними остаются только самые прочные материалы, те, что не горят. Ненависть. Горечь. Озлобленность. И страх. Когда я был репортером, то часто писал о катастрофах. Об авариях. О взрывах на заводах. Всегда остаются почерневшие остовы, несгораемые механизмы, которые отказываются рушиться. Подобного рода картины напоминают мне мой брак.

Подошел официант. Они сделали заказ. Когда он отошел, Венсан посмотрел на донышко своего бокала. Он вертел его в пальцах, следя за отбрасываемыми им отблесками.

— По крайней мере, я понял одну штуку, — пробормотал он. — Женщины носят любовь в себе.